Точно так же и Jegado, когда одна из ее жертв заболела и все еще думали о легком, пустом заболевании, выразилась следующим образом: "Она умрет от этого, можете мне поверить; от такой болезни не выздоравливают; бегите лучше за священником". Женщины находят особенное удовольствие в том, чтобы много говорить о совершенном преступлении, потому что они при этом мысленно переживают его и продолжают испытывать то наслаждение, которое доставляет оно им. Так, Jegado всегда говорила только про мертвых и про похороны, так что один свидетель выразился даже про нее на суде: "Sa conversation etait la conversation des morts et des defunts"* - *"Ее речь была речью мертвых и погребенных" (фр.).
Совершенно понятно, почему женщина говорит гораздо больше и чаще мужчины о своем преступлении: беседа -- это единственное доступное средство переживать его, между тем как мужчина может прибегать с этой целью к кисти и письму, которые редко доступны женщинам. Женщина должна болтать о своем преступлении, между тем как мужчина может нарисовать его, описать или даже просто выцарапать на стенке, сосуде и т.п.** - **Lombroso. Uomo delinquente. T. 1. С. 322.]
Своеобразной формой самообличения является часто признание преступниц перед своими любовниками в совершенном преступлении даже в тех случаях, когда любовники ничего подобного от них не требуют и не подозревают никакого преступления. Такой документ часто появляется потом на сцене в виде доказательства их виновности, и в тех случаях, когда любовь их к своим любовникам миновала, они идут на новое преступление, чтобы избавиться от этих опасных для них лиц.
Так, Virg., разошедшись со своим любовником Signorino, убила его, боясь, что он ее выдаст, имея в руках доказательство совершенного ею преступления. Menghini доверила тайну отравления ею мужа своему любовнику Ottavi, и, когда последний бросил ее, она подговорила своего нового обожателя убить его, чтобы отделаться от такого опасного человека. Подобное признание является естественным следствием возникающей между любовниками наклонности к безграничной откровенности и указанной нами раньше потребности любящей женщины приносить в жертву любимому человеку не только свое "я" и свое тело, но также свою душу и судьбу.
Чем дороже принесенная ею жертва, тем счастливее она, а разве есть у нее что-нибудь, что она должна была бы тщательней скрывать, чем сознание и доказательства своей преступности? Она предпочитает отдаться связанная по ногам и рукам своему любовнику, вполне полагаясь на его усмотрение. Преступная натура ее сказывается в беспечности, мешающей ей задуматься над неизбежным концом ее временной любви, и в отсутствии всякого нравственного чувства, при котором самое тяжелое преступление кажется ей небольшим проступком.